Так было

И. А. Абрикосов

С 1915 по 1917 год я служил в Балтийском флоте в Кронштадте. Во время июльской демонстрации в Петрограде, в которой наша часть принимала участие, я при столкновении с офицерами, сторонниками Временного правительства, получил тяжелую контузию. Долго болел, а осенью 1917 года по заключению врачебной комиссии был списан в запас флота. В начале октября приехал в Самару, где жили моя мать и пятеро братьев.

В Самаре был острый недостаток квартир. Поэтому моя семья, так же как и семьи многих рабочих, жили на неприспособленных для зимы дачах, арендуемых у частных владельцев. Дачи эти на так называемой Санинской просеке находились недалеко от Трубочного завода, в районе теперешних Мичуринской улицы и проспекта Масленникова.

Наша семья жила на даче Смолева. На эту же дачу переехал рабочий Трубочного завода В. Н. Евсеев. Рядом на даче Летягиной жили рабочие Алексей Зайцев, Дмитрий Дробышев и семья Болдыревых - братья Иван и Петр и сестры Анна, Анастасия и Ксения. В этом же районе жили рабочие Трубочного завода Аркадий Федоров, Николай и Филипп Дзюбины, рабочий трампарка Петр Андреев. В дальнейшем все эти люди играли активную роль в событиях, о которых будет рассказано ниже.

Как я уже говорил, со службы я вернулся больным и только к весне 1918 года поправился. В начале июня, когда в Пензе и Сызрани начался мятеж чехословацких легионов, Самарский ревком обратился к рабочим с призывом вступать в отряды, чтобы преградить путь мятежникам. Мы с братом Михаилом решили вступить в отряд. К нам присоединились рабочие Николай и Филипп Дзюбины и Аркадий Федоров.

Мы пришли в клуб коммунистов, получили оружие и в тот же день были направлены к станции Безенчук. Нам пришлось участвовать в боях под Безенчуком и под Липягами. У Безенчука мы, помнится, были в составе отряда рабочих строителей, а у Липягов я был в прикрытии у орудия на левом фланге, а мои товарищи - в отряде матросов Балтфлота (отряд гидроавиации), занимавшем позицию в центре нашей линии обороны у железной дороги.

После отступления от Липягов я пришел в клуб вместе с Антониной Биргель, которая при переправе вплавь через речку Свинуху едва не утонула. Мы с матросом Егоровым с трудом ее вытащили из воды. Там же мы помогли переправиться через речку еще четырем медицинским сестрам. В клубе я встретил своего брата Михаила, который был легко ранен. Из прибывших красногвардейцев член штаба И. И. Слепченко отобрал около 20 человек для несения караульной службы при клубе. В это число попал и я.

В последнюю ночь перед занятием Самары белочехами я до часу ночи находился в карауле. В час караул приняла другая смена. На рассвете нас разбудили выстрелы и шум. Из окна второго этажа было видно, как по насыпи от железнодорожного моста к вокзалу быстро перебегали вооруженные люди. Было ясно, что это неприятель прорвался через мост.

Наши быстро выкатили на улицу пулемет. В это время неприятель от железнодорожной насыпи открыл сильный огонь из винтовок и пулеметов. От клуба открыли ответный огонь. Во время этой перестрелки наш пулеметчик внизу был убит, второй - ранен.

Из руководителей в клубе в этот момент находились товарищи А. А. Масленников, Н. П. Теплов, В. В. Куйбышев, Е. С. Коган и некоторые другие. Теплов пытался связаться по телефону со штабом охраны. Но телефонная станция молчала - связь была порвана. Тогда часть товарищей решила пробиться из клуба. Насколько помнится, речь шла о том, чтобы добраться до штаба охраны на Саратовской (Фрунзе) улице, где находилась латышская дружина. По-видимому, хотели с помощью этой дружины разорвать вражеское кольцо вокруг клуба.

Теплов отобрал человек 12 вооруженных красногвардейцев. В эту группу попали Филипп Дзюбин, Аркадий Федоров, Ермолай Картуков и я. Остальные мне были неизвестны.

По Заводской (Венцека) улице пробраться было уже невозможно, белочехи держали ее под усиленным обстрелом. Мы вышли во двор. С нами были Куйбышев, Теплов, Коган. По пожарной лестнице все поднялись на крышу. Дома здесь были двухэтажные и стояли вплотную друг к другу. По крышам мы прошли до Николаевской (Чапаевской) улицы, спустились вниз и направились к Панской (Ленинградской) улице.

Когда мы вышли из-за угла Николаевской на Панскую, по ней от вокзала двигались уже белочехи. Они закричали нам: «Бросай оружие!» и открыли огонь.

Куйбышев, Коган и Теплов были безоружны. Мы им крикнули, чтобы они пробирались вниз по Панской к Волге. А сами залегли на тротуаре и открыли огонь по неприятелю. Не знаю, сколько времени продолжалась эта очень горячая перестрелка. Один из наших товарищей, совсем еще молодой человек, был тут убит, а Картуков тяжело ранен.

Уже после мы узнали, что Куйбышев и Коган по Панской улице добрались до пристани, Теплов зашел в какой-то дом, и его укрыли там. А мы, израсходовав патроны, вынуждены были отступить. Путь по Панской к пристаням был отрезан, белочехи подступили совсем близко и перестреляли бы нас немедленно. Вместе с Филиппом Дзюбиным и еще одним латышом, фамилию которого я забыл, мы направились по Николаевской улице к Хлебной площади. Недалеко от углового дома из ворот выглянула женщина, она звала нас во двор. «Я вас спрячу здесь, вас не найдут», - кричала она нам. Но в это время из-за угла Панской показались с винтовками наперевес белочехи. Филипп Дзюбин бросил в них последнюю имевшуюся у нас гранату. Белочехи скрылись за углом, а мы забежали во двор.

Женщина открыла сарай, вынула в стене доску, пустила нас в соседний погреб, закрыла и ушла. Через не которое время она вернулась, рассказала, что на улицах белогвардейцы расправляются с коммунистами и красногвардейцами. Из нашей группы Филипп Дзюбин был одет в военное, на мне - матросские брюки, кожаная тужурка и бескозырка, латыш в штатском костюме. Мы попросили женщину заменить наше обмундирование на штатскую одежду. Она принесла Дзюбину брюки и мне старую армейскую фуражку с кокардой. Больше у нее ничего из платья не нашлось.

Как только на улице началось нормальное движение, мы решили покинуть наше убежище. Выходили по од ному. Я надел фуражку с кокардой, вышел и направился к Панской улице. На углу, где мы отстреливались, я увидел убитого нашего товарища. Его тело белогвардейцы сбросили в приямок у входа в подвал.

На улицах было очень много народу. В этой толпе я благополучно дошел до квартиры моих знакомых, у них позавтракал и стал пробираться к себе на дачу Смолева. По пути к даче я видел, что армейские склады (артиллерийские, 4-го саперного батальона), которые были расположены в том районе, охранялись русскими офицерами, вооруженными карабинами и револьверами. Белогвардейское подполье заранее подготовилось, и каждый белогвардеец знал, где ему надлежало быть в этот момент.

До дачи я дошел благополучно. На другой день утром, переодевшись в штатское платье, я решил уйти с дачи. Но в это время в дом вошло пятеро вооруженных белочехов. Потребовали предъявить документы. Нас было шестеро братьев: я, Михаил, Александр, Николай и еще двое малолетних. Когда офицер просматривал документы, к нам зашел живший по соседству отставной офицер старой армии Еремушкин. Он «честным словом русского офицера» заверил пришедших, что здесь живут вполне благонамеренные люди.

- Но нам донесли, что в этой даче живут большевики и матросы, - сказал старший из команды.

- Матрос действительно здесь живет, - указывая на меня, сказал Еремушкин. Но он по болезни освобожден от службы, всю зиму болел и ему, я думаю, не до большевиков…

Заступничество Еремушкина спасло нас от ареста, а может быть и от расстрела. Если бы был произведен обыск, они нашли бы винтовки и несколько комплектов матросского обмундирования, оставленные у нас моими друзьями из отряда гидроавиации.

Надо сказать, что Еремушкин не был большевиком, но держал себя нейтрально. Он до увольнения из армии служил в 4-м саперном батальоне вместе с моим братом Михаилом, жил рядом с нами и знал всю нашу семью. О нашем участии в боях против белочехов он, по-видимому, ничего не знал, или делал вид, что не знает.

Не желая и в дальнейшем испытывать судьбу, я после так счастливо кончившейся проверки решил все-таки уйти из дому и несколько дней жил у друзей в железнодорожном поселке. Там я встретил знакомых моряков из отряда гидроавиации Петра Неженцева, Якушенко и Пушкова, а также Николая и Филиппа Дзюбиных и Аркадия Федорова, которые тоже жили нелегально, скрываясь от расправы белых. Эти несколько дней нашу семью больше не беспокоили, поэтому я снова переселился на дачу Смолева.

Как я уже говорил, по соседству на даче Летягиной жила семья Болдыревых. Я и брат Михаил с ними были знакомы раньше, а через них познакомились с Федором Паршиным. Паршин был коммунистом, до переворота работал в коллегии по формированию Красной Армии. За его подписью в газетах часто печатались воззвания о записи добровольцев в Красную Армию. Естественно, что в разговорах с ним мы не скрывали ни своего участия в боях с интервентами, ни своего отношения к установленному режиму учредилки.

Как оказалось впоследствии, Паршин нелегально прибыл в Самару из Симбирска с заданием от ревкома: вести подпольную работу на захваченной белыми территории, создавать нелегальные боевые группы, информировать ревком о силах белых, о настроении населения. Он предложил нам с братом Михаилом принять участие в его деятельности. Мы согласились.

Постепенно вокруг Паршина организовалась группа, члены которой занялись нелегальной работой, сбором сведений о силах белых. Я припоминаю следующих товарищей, которые входили в эту группу: В. Н. Евсеев, Иван, Анна, Ксения и Анастасия Болдыревы, Аркадий Федоров, Иван Пушков, Петр Неженцев, Фаина Апраксина, Алексей Зайцев, Дмитрий Дробышев, Петр Андреев, Филипп и Николай Дзюбины, я с братом Михаилом.

На одном из наших собраний присутствовал член губкома партии П. П. Антропов. На этом совещании шел разговор о подсчете наличного оружия и о возможности вооруженного выступления для освобождения из тюрьмы политзаключенных.

Однако белогвардейцы зорко наблюдали за рабочим районом. Очевидно, и владельцы дач доносили о подозрительных сборищах на дачах. На рассвете 22 июня к нам пришли с обыском. Накануне мы с братом тщательно проверили у себя все, надежно спрятали винтовки, поэтому белогвардейцам не удалось найти ничего компрометирующего. Но они перевернули все вверх дном и забрали без всякой описи много вещей, в том числе и матросское обмундирование, оставленное на хранение у нас моими друзьями. Такие же обыски были произведены у Евсеева, Зайцева, Дробышева, у Болдыревых и даже у Еремушкина. Нас четверых братьев Абрикосовых: Михаила, Ивана, Николая и Александра арестовали. Вместе с нами в штаб охраны под усиленным конвоем доставили Евсеева, Зайцева, Дробышева и Еремушкина.

При обыске и аресте командовал поручик Беляев. Протокола обыска он не стал составлять и вел себя очень грубо и вызывающе не только с нами, но я со следователем штаба охраны, куда он нас доставил. Это задело следователя, и между ними началась перепалка. Очевидно, в пику Беляеву следователь потребовал у него доказательства, что мы действительно большевики. Беляев таких доказательств дать не мог. При осмотре вещей, взятых у нас при обыске, оказалось, что все ценное исчезло. Тут снова выступил на сцену Еремушкин. Он выразил возмущение действиями Беляева, подчеркнул, что он сам «тоже русский офицер». Защищая себя, Еремушкин защищал и выгораживал всех нас. Когда следователь узнал, что протокола обыска не составлялось, и понятых при обыске не было, он заявил, что отправить в тюрьму нас не может, так как нет к тому оснований. И, несмотря на бешенство Беляева, мы в тот же день вечером были освобождены.

Тогда мы по своей неопытности не задумались над причиной налета на наши дачи, думали, что это была обычная облава, которые часто практиковались белогвардейцами в рабочих районах. Однако, как оказалось впоследствии, около нас действовал предатель, и это была, конечно, его работа. Нас спасло то, что ни у кого не было обнаружено ничего подозрительного, помогло также раздражение следователя грубостью и вызывающим тоном Беляева. Кроме того, среди арестованных оказался Еремушкин, который, как бывший офицер старой армии, не вызывал подозрений учредиловцев.

Группа продолжала развивать деятельность. Надо сказать, что мы ставили перед собой весьма широкие задачи: сбор разведывательных сведений, агитация против Комуча вообще и в частности против явки на призывные пункты мобилизуемой молодежи, создание своих подпольных групп не только на предприятиях, но и в воинских частях белой армии, создание складов оружия и подготовка к вооруженному выступлению. Такое смешение совершенно разнородных функций, как разведка и агитация, было, вероятно, ошибкой, порожденной нашей неопытностью в подобных делах, с одной стороны, и, с другой - нашим горячим и нетерпеливым желанием быстрее покончить с режимом Комуча. Все мы были в то время молодые, горячие и страстно стремились оказать помощь Красной Армии в ее борьбе с врагами революции. Но опыта и выдержки у нас не было.

Насколько помню теперь, обязанности у нас были распределены следующим образом.

Наблюдение за формированием новых частей, располагавшихся в артиллерийских и гусарских казармах, вел со своими помощниками («десятком») Дмитрий Дробышев. В трамвайном парке работу вела Ф. Л. Апраксина, она же собирала сведения о настроении населения. Мне было поручено вести наблюдения за передвижением белогвардейских войск по железной дороге. Кроме личного наблюдения я имел возможность через телеграфистку станции Самара Марию Игонину получать копии военных телеграмм. Было также установлено наблюдение за передвижением войск по Волге на пароходах.

Занимались мы и отправкой на советскую территорию товарищей, главным образом бывших красногвардейцев, которые не успели отступить с нашими отрядами и застряли в городе. В то время пропуска на право выезда из Самары белогвардейский штаб охраны выдавал по справкам квартальных комитетов. А в нашем дачном районе по Санинской просеке председателем квартального комитета был избран член нашей группы Дмитрий Дробышев, а секретарем мой брат Михаил Абрикосов. Мы широко использовали имевшиеся возможности и многих товарищей смогли снабдить пропусками. У Паршина были связи с одним из служащих волостного правления села Рождествено. Я помню, что Анастасия Болдырева ездила в Рождествено и привезла оттуда бланки паспортов.

К концу июня Паршин имел, по-видимому, достаточно подробные данные о силах белых. Он достал план города Самары и нанес на него военные объекты белых - расположение частей, военных складов, указал нахождение батарей, пулеметных точек и заградительных патрулей вокруг города, указал линии телефонной связи.

Встал вопрос об отправке собранных сведений в Симбирск, в ревком. Поручили это В. Н. Евсееву и К. Ф. Болдыревой. Дмитрий Дробышев сделал из жести бидон с двойным дном. В промежутке между первым и вторым дном заложили план и письменное донесение. С этим бидоном Евсеев и Ксения Болдырева под видом мужа и жены отправились в Симбирск. Добрались туда, передали материалы, сделали устное сообщение ревкому и благополучно вернулись в Самару.

Как я уже говорил, помимо сбора разведывательных сведений Паршин создавал группы на заводах, в белой армии, среди военнопленных венгров с целью подготовки кадров для вооруженного выступления. Военнопленные венгры были размещены в бараках напротив Трубочного завода. Комендантом бараков военнопленных был Г. М. Служаев, который сочувственно относился к большевикам. Через него Паршин и установил связь с военнопленными. Насколько мне известно, среди венгров распространялись рукописные листовки, составленные Паршиным. Паршин пытался установить контакт с каким-то генералом - венгром, содержавшимся в офицерском отделении. Но о результатах этой попытки я ничего не знаю.

Среди венгров было много сочувствующих большевикам. С их помощью предполагалось захватить оружие, находившееся в б. складе 4-го саперного батальона. Это оружие, как мы знали, привезли из г. Або моряки отряда гидроавиации в апреле 1918 года. За отрядом оно официально не числилось, в складе было завалено другим мало ходовым имуществом, поэтому белые могли не знать об этом оружии. По сообщению матроса гидроавиации Петра Пеженцева, в складе было сложено 35 пулеметов, более 300 винтовок и 130 ящиков с патронами и пулеметными лентами.

На одном из собраний нашей группы Паршин предложил разработанный им план захвата оружия. Однако этот план дальнейшего развития не получил, так как вскоре Паршин и ряд других товарищей были арестованы.

Как и налет на наши квартиры 22 июня, арест Паршина, последовавший 18 июля, явился, по-видимому, результатом предательства некоего Иванова, который каким-то образом втерся в группу. Я этого Иванова первый раз увидел на собрании группы в лесу на первой просеке. Держал он себя очень развязно и в то же время заискивающе, угощал всех дорогими папиросами. Некоторые из присутствующих его знали, называли Вавкой. Я спросил Филиппа Дзюбина, что за человек этот Вавка? Филипп ответил, что Вавка во время войны работал на Трубочном заводе, при ликвидации дутовщины он будто бы был в одном из наших отрядов, а сейчас приехал из Симбирска.

После я узнал, что фамилия этого человека Иванов. Он как-то встретил меня у трамвайной остановки. В разговоре, как бы случайно, он спросил, через кого я получаю копии телеграмм. Я ответил, что понятия не имею ни о каких телеграммах. Он почувствовал ноты недоверия к нему, стал выкручиваться: ему, дескать, все равно, спросил просто так, потому что слышал об этом от ребят. Очень усиленно приглашал в ресторан, а потом в Струковский сад. Я отказался. Именно после этой встречи мы с братом кое-что прибрали у себя на даче, а затем последовал обыск. Больше я не видел этого типа. Потом я слышал, что наши разведчики разоблачили его, и он был расстрелян.

После ареста Паршина и некоторых других членов группы мы с Иваном Пушковым и Аркадием Федоровым решили пробираться на советскую территорию. Симбирск в это время был уже занят белыми. Штаб I Армии находился в Инзе. Туда мы и направились.

Из Самары выехали на пароходе вниз. В Винновке сошли на берег и пошли пешком. На шестые сутки пришли в Инзу. Нас принял в служебном вагоне В. В.Куйбышев. Информировав его о положении в Самаре, мы с Федоровым попросили зачислить нас в Красную Армию, а Пушков поехал в Москву.

На следующий день меня вызвали к Куйбышеву. Он познакомил меня с политическим комиссаром штаба I Армии т. Мазо и сказал, что штаб решил направить меня снова в Самару в качестве разведчика. Мазо провел меня в свой служебный вагон, проинструктировал. Его адъютант Черникеев выдал мне деньги и пропуск на прохождение через линию фронта Красной Армии.

Через несколько дней я был в Самаре. Домой пришел рано утром. За время моего отсутствия произошло много важных событий. За день до моего приезда у нас на даче был новый обыск. Белогвардейцы вели себя очень грубо, на мать и брата наставляли револьверы, требовали сказать, где матрос Иван Абрикосов - сбежал к красным или скрывается в городе. Брата Михаила арестовали и увели в штаб охраны. Одновременно та кой же обыск произведен у Болдыревых. Ивана и Анну Болдыревых тоже арестовали. К счастью, у белогвардейцев, видимо, не было серьезных улик против Михаила Абрикосова и Ивана Болдырева, и их на следующий день выпустили. А Анну Болдыреву продолжали держать в тюрьме. Иван Болдырев после этого сразу уехал в Абдулино, но только он сошел там с поезда, как его снова арестовали. В. Н. Евсеев с другим моим братом, Николаем, успели скрыться. Они выехали в село Башкирку и устроились там работать в кузнице. Скрылась и Ксения Болдырева.

Белогвардейцы обратили внимание и на военнопленных венгров. Бараки, где содержались военнопленные, теперь были обнесены колючей проволокой и усиленно охранялись. К венграм никого не пускали. Все эти меры белые предприняли, очевидно, потому, что в их руки попал доклад нашего разведчика Мандракова, из которого они узнали о работе подпольщиков среди венгров и о людях, состоявших в группе Паршина.

Мне нельзя было оставаться дома. Условившись с Михаилом о времени и месте встречи, я немедленно покинул дачу и устроился на квартире у друзей в другом районе. Выполняя полученные инструкции, я направил из Самары в Инзу в штаб армии Дмитрия Дробышева и Филиппа Дзюбина. Они пошли через село Рождествено. Им поручено в пути собирать дополнительные сведения о белогвардейских войсках в этом районе. С таким же заданием через Ставрополь и Сенгилей были посланы Петр Андреев и мой брат Александр. С собой я взял Николая Дзюбина и направился через Сызрань.

Все товарищи в общем благополучно добрались до Инзы. Правда, в одном селе белые арестовали Александра Абрикосова, но он сумел убедить их, что не им нет никакого отношения к большевикам.

После выполнения некоторых других поручений я побывал еще в Симбирске, занятом белыми. Это было перед началом нашего наступления на Симбирск. Я выяснил состояние дорог и мостов в тех районах под Сибирском, где предполагалось движение, нашей артиллерии и автотранспорта.

После освобождения Симбирска я некоторое вред работал в Чрезвычайной комиссии при штабе I армии, потом был назначен комиссаром 2-й батареи 20-й Пензенской дивизии.

Абрикосов Иван Александрович (1895 - 1979) - родился в с. Рузаевка Пензенской губ.в семье ж/д машиниста. Окончил приходскую школу, с 1911 ученик слесаря мехмастерской нефтяного промысла в Баку, с 1912 - помощник машиниста баркаса, в 1915 призван на военную службу на Балтийский флот.

В Самаре с октября 1917, с июня 1918 в Красной Гвардии. Принимал участие в боях с белочехами под Бузулуком и Липягами. Затем на подпольной работе в военно-разведывательной группе. Позже был комиссаром батареи в 20-й Пензенской дивизии Красной Армии.

После гражданской войны работал в учреждениях и предприятиях Самары. Участник Великой Отечественной войны. В послевоенное время пенсионер, проживал в Куйбышеве.

Оглавление