С советской батареей на подступах к Самаре

А. Т. Рязанов

Май 1918 года. Теплые весенние дни. Яркой зеленью оделись поля и леса; реки, щедро вспоенные весенней влагой, не хотели входить в берега. Даже город, обычно серый и пыльный, выглядел веселее.
Но вот в конце мая город взволновали тревожные вести о начавшемся мятеже чехословацкого корпуса в Челябинске, Пензе, Сызрани.
Как все быстро изменилось в городе! Усиленно засновали автомобили, по улицам не совсем стройными рядами двигаются вооруженные и не по-военному обмундированные красногвардейцы. А если вглядеться в толпу на улицах и площадях, можно было заметить неизвестно откуда взявшихся офицеров царской армии всех родов оружия. Еще неделю назад их не было видно. Становилось не совсем хорошо на душе.
…Не помню точно, но по-видимому это было 2 июня, я срочно был вызван в губком, где узнал, что советские отряды из-за недостатка артиллерии и слабой обученности солдат принуждены были отступить от Иващенкова к Липягам и Воскресенке, что в двадцати верстах от города Самары.
На совещании, в котором участвовали А. П. Галактионов, Е. С. Коган, В. В. Куйбышев, Н. П. Теплов и другие товарищи, было поручено Галактионову и мне, как артиллерийскому офицеру, организовать артиллерийскую оборону г. Самары. Задача эта по тем временам была сложная. Постоянных артиллерийских частей в городе не было, поэтому неоткуда было взять командиров и солдат-артиллсристов. Среди большевиков также не было людей, как следует знакомых с артиллерийским делом.
Не случайно, что на этот самый тяжелый участок ревком поставил Алексея Галактионова. Он обладал всеми качествами организатора в такой сложной и нервной обстановке: спокойствием, неутомимой энергией, находчивостью. Только благодаря этой неиссякаемой энергии Алексея Петровича и удалось в короткий срок достать кое-что для артиллерийской обороны.
Решение об организации артиллерийской обороны было принято в 10 часов, а четверть одиннадцатого мы мчались к артиллерийским казармам. Но там мы не нашли ни одного старого солдата и никого, кто бы мог указать хотя бы месторасположение парка, складов боеприпасов и т.п.
В глубокую ночь пришлось поехать по окраинам города разыскивать пушки, и таких мест, как потом оказалось, было немало. Стояли ряды пушек у гусарских казарм, у сборного пункта, на воинской платформе железной дороги и т. д. Отыскались и склады снарядов, горой наваленных в полуоткрытых помещениях.
Ранним утром 3 июня возвратились мы в клуб. Здесь царило все то же оживление. Приходили все новые партии добровольцев: одни наспех вооружались, набивали сумки патронами и провизией, другие, кончая сборы, торопливо пили чай, на скорую руку организованный в клубной кухне. Строились на улице прямо против дверей, лязгая оружием, и так же торопливо, как и пили чай, уходили, утопая в предрассветном тумане.
Доложили о наших успехах и легли подремать. Не прошло и двух-трех часов, как я почувствовал толчок в бок. Открываю глаза: передо мной свежее выбритое румяное лицо Галактионова.
- Эй, артиллерия, вставай. Вот сформируем две - три батарейки, обучим солдат, тогда и соснем.
И вот мы вновь за работой. Осмотрели пушки, перетащили штук шесть из них на Хлебную площадь (четыре легких и две гаубицы), а четыре оставили в запасе. К вечеру батарея встала на Хлебной площади. Пушки оказались новые, образца 1902 г., но нет ни одного прицельного приспособления к ним и ни одного снаряда. Да и не только снарядов, нет ни одного командира и ни одного обученного солдата.
Ночь опять проходит в бесконечных поисках недостающего. Наконец к утру нашли две панорамы и подвезли несколько сот снарядов. Отыскалось даже несколько приборов для оборудования наблюдательного пункта. На Трубочном заводе отыскалось до десятка рабочих, некогда служивших в артиллерии.
К обеду следующего дня все было готово. Разбиты позиции, установлены орудия и наблюдательный пункт. Батареи связались телефоном с клубом и наблюдательным пунктом, который мы расположили на элеваторе.
Наконец я, командир батареи, на наблюдателе. Галактионов здесь же примостился на зарядном ящике. Торжественно беру телефонную трубку «К бою! Угломер шесть ноль, уровень ноль, наводить на трубу, что влево, впереди батареи!»
Оглядываюсь на батарею, там крик и суматоха. Спускаюсь на батарею - ни одно орудие не приняло команды. Товарищами все позабыто, к тому же некоторые из них не работали на новых пушках, а иные знакомы лишь с горной артиллерией.
А в это время с элеватора открылась грозная панорама. В районе Липягов развертывался бой. Цепи красных бойцов, еле видные в наблюдательную трубу, быстро перестраивались, торопливо перебегая в разных направлениях. Два-три орудия бегло отстреливались от наседавшего, но еще не видного противника. Дымилось от пожара село. Там, на горе, решалась судьба города.
Ищу Галактионова.
- Та вин уихал до клуба, - отвечает красногвардеец украинец.
Звоню в клуб, оттуда отвечают: «Галактионов сейчас будет у тебя». Через 10 минут явился Алексей.
- Садись живей, едем!
Вскарабкиваюсь на грузовик.
- В чем дело, куда, что нового?
Оказывается, под напором регулярных белочешских частей наши под Липягами вынуждены были отступить. Нужно было во что бы то ни стало наладить нашу батарею и выставить еще одну, более сильную, на каменоломнях, чтобы обеспечить себя на случай отступления. Штаб решил мобилизовать офицеров и подыскать опытного из них в качестве начальника всех сводных частей артиллерии, под нашим наблюдением и контролем, а если этот план не удастся, использовать офицеров для спешного обучения солдат и рабочих.
После долгих поисков нам наконец к шести-семи часам вечера удается доставить на батарею четырех офицеров. Один из них сам предложил свои услуги (б. прапорщик Тинюковский), трое других были взяты прямо с улицы. Удалось с одним из мобилизованных офицеров наладить дело с постановкой второй сводной батареи на каменоломнях.
До позднего вечера длилась перестрелка под Липягами. Усталые и голодные, в беспорядке двигались от ступающие отряды красных бойцов. В городе царило возбуждение. Все население с трепетом следило за упорной обороной города рабочими, пытаясь (всякий по-своему) предугадать исход боев.
Вечером 4 июня мы получили сообщение о том, что в тылу белочехов идут бои с наседающими от Сызрани красными войсками. Действительно, белочехи, одержавшие победу под Липягами, не продвигались дальше. Слышны были отдельные взрывы.
Началась лихорадочная работа по укреплению наших позиций в городе, по берегу р. Самары рылись окопы. Артиллерию снабдили пулеметными частями. Ночь никто не смыкал глаз. Город с потушенными огнями так же не спал, насторожась и ожидая.
Я и Алексей до поздней ночи вели переговоры с генералом Н.¹, убеждая его принять общее командование артиллерийской обороной Самары. Генерал усиленно отказывался, ссылаясь на полное незнакомство с командным составом и боеспособностью частей. Он советовал под артиллерийским заслоном оставить город и, выиграв время, закрепиться на новых позициях, подготовляя одновременно оборону под Уфой. Наконец, далеко за полночь, генерал согласился установить позиции для батарей и определить их общие и частные задачи, а также время от времени выезжать на наблюдательный пункт для дачи необязательных советов.
После полудня следующего дня (5 июня) начался артиллерийский обстрел города. Наша батарея с Хлебной площади не отвечала, ведя лишь пристрелку подступов к переправам через р. Самару. К этому времени я был назначен командиром сводной батареи на каменоломне, занялся всецело приведением ее в боевую готовность и потерял связь с общими событиями. Чтобы не демаскировать местонахождение батареи, мне было воспрещено открывать огонь до решительного момента.
Оба следующих дня шли перемежающиеся дожди, а к вечеру 7 июня значительно похолодало. Ветер утих, облака поредели, обещая хорошую погоду на завтра. Солдаты, измокшие, иззябшие, усталые (весь день вытаскивали по размягченной глинистой дороге два тяжелых орудия в гору к позициям батареи), жались к орудийным ящикам и только двое уфимских татар - Мустафа Юсупов и другой, фамилии которого я не припомню - чтобы согреться, затеяли борьбу и отбивались от наседавшего на них с кулаками здоровенного украинца Селивана. Наконец и они примолкли. Не спали лишь один часовой да я со своим помощником (прапорщик Тинюковский). Молча ходили мы взад и вперед по черному фронту батареи, изредка останавливаясь и чутко прислушиваясь по направлению противника. Все было тихо, точно во всем мире мы были одни. Даже пароходные и паровозные свистки, до того неумолчно гудевшие, замолкли.
Хожу и думаю: «Что за человек Тинюковский? Вот уже два дня как он угрюмо и без слов сидит на батарее, аккуратно выполняя распоряжения. Кто он, и что он думает? Откуда и зачем пришел он в клуб большевиков с предложением своих услуг? Можно ли ему доверять, и где его поставить во время боя: на батарее или наблюдателе?»
Но, чу! Заговорили пулеметы, послышалась нестройная, торопливая ружейная перестрелка. Все вокруг вздрогнуло, солдаты быстро повскакали и без команды встали у орудий и пулеметов.
Оставив Тинюковского на батарее, я отправился на бугорок, что в полуверсте впереди батареи, служивший нам наблюдательным пунктом.
Перестрелка усилилась, но было так темно, что с наблюдателя ничего не было видно. Справляюсь по телефону в штабе. Короткий ответ: «Огонь открывать только по команде». Кладу трубку и жду, нервно напрягаясь, стараясь взглядом прорезать темноту ночи. Через полчаса все стихло.
Еще томительных часа полтора - и вновь затрещал пулемет, за ним другой, третий, из-за реки ухнуло орудие, второе, затем еще и еще. С Хлебной площади послышались ответные вздохи и взрывы падающих снарядов. Огни выстрелов бледно прорезали предрассветную мглу.
Светало, в молочном тумане неясно вырисовывался железнодорожный мост, точно огромный корабль у волжских утесов в весенние туманы. По направлению к нему медленно и бесшумно, то и дело останавливаясь, продвигался белочешский бронепоезд с двумя-тремя площадками и несколькими вагонами.
В ожидании распоряжения штаба подаю предварительные команды, наконец не выдерживаю и звоню в штаб. Молчание. Звоню через батарею - молчание… Ясно - связь порвана. В ожидании восстановления связи открываю огонь на свой страх и риск, и через полчаса бронепоезд дает контрпар.
Ружейная и пулеметная перестрелка усилилась. Пользуясь замешательством на бронепоезде, переношу огонь на неприятельскую батарею. После двух-трех выстрелов огонь неприятельской артиллерии был перенесен на нашу батарею. В это время с батареи сообщили, что снаряды не годятся, часть снарядов без пороха, другие дают осечки или рвут гильзы. Спешно посылаю за новыми снарядами и добавляю людей в партию, посланную для восстановления телефонной связи со штабом. Пришлось с легкой части батареи, до подвоза снарядов, перейти на гаубичные, оставив остатки годных легких снарядов на последний момент. Наконец, после получасового перерыва, я вновь на наблюдателе.
Всходило солнце, озаряя розовым светом густые клубы дыма вражеского паровоза, медленно двигающегося к мосту. Артиллерийская стрельба со стороны противника все усиливалась. Поезд подходил к самому мосту. Несколько выстрелов и мы пристрелялись бы к цели, но неприятельские снаряды, упавшие на батарее, вызвали замешательство. Оно длилось всего несколько минут, но за это время бронепоезд проскочил мост, и борьба перекинулась в окраины города. Обстреливать бронепоезд далее нам было уже невозможно. Вскоре замолкла батарея и на Хлебной площади. Нам пришлось перенести огонь своей батареи на тыл противника.
Отсутствие связи уже успело сказаться на боевом состоянии батареи, особенно же на пулеметном прикрытии, а отсутствие годных снарядов окончательно деморализовало горсточку бойцов. Пришлось значительную часть прикрытия выставить в качестве заставы и разослать для установления связи с городом. На батарее осталось около десятка артиллеристов и десятка полтора пулеметчиков с двумя оставшимися пулеметами. Но работы не бросали, обстреливая то батареи противника, которые к этому времени почти замолкли, то подступ к мосту, надеясь этим воспрепятствовать переброске подкреплений.
Прошло более часа, стрельба то затихала, то разрасталась вновь. Посланные не возвращались. Беспокойство начало овладевать нами. То ли город взят, то ли идет еще борьба, или, быть может, атаки противника не удались? Может быть, целесообразнее прекратить бесцельную стрельбу и пойти на подкрепление в город? Но, нет. Батарею бросить нельзя. Ведь если город и сдан, то будут же отступать наши части, и прикрытие нашей батареи может облегчить отступление. Но дальше размышлять было некогда.
В полуверсте от наблюдательного пункта из-под горы от линии железной дороги появились сначала редкие цепи солдат. Первая мысль была: это наши. Но сейчас же мы убедились в обратном. Это нас стараются обойти с железной дороги. Даю на батарею команду: угломер ноль, уровень ноль! На картечь! Пулеметная команда к бою!
Но почему не слышно повторения команды? Бегу на батарею.
- В чем дело, Селиван, что ты там возишься?
- Та свинцового брехуньца пидстраиваю.
- Где же пулеметчики?
- Пишлы на заставу.
Ищу глазами помощника, и его нет. Справляюсь у Селивана.
- Та вин утек з ними, - не оглядываясь, уже раздраженно буркнул Селиван, продолжая вставлять ленту, которая никак не хотела слушаться неумелого полтавца.
В это время слева из-за горки показались первые незначительные группы белочехов. Они изредка и как бы неуверенно посылали на батарею винтовочные выстрелы. Положение становилось безвыходным. Отдаю распоряжение - снять с орудий замки, и сам вставляю пулеметную ленту в пулемет. Через минуту пулемет заработал, появившиеся кучки противника залегли за бугром. Но в следующую же минуту затрещал вражеский пулемет. Еще минута и на том месте, где был наш наблюдательный пункт, послышался второй пулемет, и показались более многочисленные цепи (человек 100-150), вперебежку быстро надвигавшиеся на батарею.
Наконец затворы и прицелы сняты. Но что же с ними делать? Шесть затворов по 1,5-2 пуда каждый, да два пулемета, да прицелы, а нас всего лишь 10-12 человек. Размышлять было некогда. Один-два удара затвором по пулемету, панорамой о тела обезглавленных орудий, - и все кончено. Затворы все же пришлось взять с собой, так как испортить их не было возможности.
Но куда идти? В город? На пристань? Но город, очевидно, занят. Да нет, почему же стрельба? Борьба еще не кончена. Быстро скатываемся под горку к городу, забирая все же несколько вправо, рассчитывая таким образом зарыть свои затворы в первой попавшейся нам каменоломне.
Неприятельские цепи быстро скрылись за горой. Вот мы уже в Оренбургском поселке. Тихо и безлюдно на улицах. Все точно вымерло. Забирая из предосторожности вправо, через полчаса доходим до Мещанского поселка. Но не тут-то было. В первом же квартале попадаем под обстрел. Откуда выстрелы? Так пустынно кругом. Пришлось свернуть направо к гусарским казармам, откуда делаем попытку пробраться в центр города по Ильинской. Не доходя до Ильинской площади (теперь Красноармейская площадь), встречаем автомобильную колонну, до десятка легковых машин и с ними несколько красногвардейцев. По их словам выходило, что они едут к Постниковой даче, куда должны были отступить некоторые наши части. Но, попав под перекрестный огонь на площади, они не решаются ехать дальше, не зная тыла.
Нам удается убедить этих людей, что в районе Трубочного завода должно быть спокойно. Едва успели двинуться с места, как вновь посыпались выстрелы. Белые дымки то там, то сям показывались из-за ворот и заборов. Две передние машины встали. В последнем квартале перед тюрьмой нам перегородила дорогу цепь вооруженных людей в полувоенном одеянии. Машины пришлось бросить и редкой цепью, держась ближе к тротуарам, свернуть направо. Обогнув тюрьму, нам удалось пройти к артиллерийским казармам. Через 30 минут мы были на Постниковской даче. Группа солдат человек в десять в нерешительности толпилась около ворот, в них мы без труда узнали своих пулеметчиков.
Оказалось, что они, пробродив по городу свыше двух часов, не могли восстановить связь со штабом, потеряли в уличной перестрелке трех товарищей и пришли сюда в надежде соединиться со своими. Спрашиваю про Тинюковского. Был все время с ними, но в одном из кварталов Соборной улицы свернул направо, и его больше не видели. Кто он, откуда, зачем был с нами и куда ушел, не знаю. Больше я его никогда нигде не видел и ничего не мог узнать о нем после.
Было около 10 часов утра. В центре города шла стрельба. Куда идти? Да и нужно ли? Так хочется отдохнуть, перекусить. Тупое безразличие начало овладевать нами. Может быть, уйти по домам, успокоить близких, но тут же вспомнились выстрелы из домов и дворов. Все молчат. Некоторые, озираясь, снимают солдатские обмотки и ботинки.
По дороге кто-то едет в извозчичьей пролетке. Подхожу.
Дора Петровна Любецкая, ведавшая в то время комиссариатом соцобеспечения, с дочуркой лет восьми, еле вырвавшись из города, уезжала куда глаза глядят. Любецкая сообщает:
- В городе все кончено. Там теперь кошмар, идет дикая расправа с большевиками, с рабочими. Уходи быстрее и уводи остальных!
Предлагаю товарищам пробиваться к своим.
Два татарина, Селиван и до десятка других красно гвардейцев присоединяются ко мне.
И вот мы на Семейкинском шоссе. Куда идти? Вправо неприятель, влево - неизвестная дорога. Да и какой толк идти на Семейкино? Не сегодня-завтра нас переловят как зайцев.
Идем через дачные участки на Зубчаниновку. Но что это, мы как будто здесь были? Действительно, оглядевшись вокруг, заметили, что мы находимся не дальше как в версте от нашей батареи. Это очень скоро подтвердилось, так как едва мы прошли убогую дачную церковку, что одиноко стоит влево от Зубчаниновской дороги, как нас вновь встретили залпом, и нам пришлось податься влево.
Измученные, голодные, мы наконец в двух верстах от станции Смышляевка. Но что за черт! Справа через ржаное поле галопом нас нагоняют два-три десятка всадников. Откуда? Кто? Словно в ответ на наш недоуменный вопрос, на нас посыпались винтовочные выстрелы. Быстро ложимся. Один-два залпа и кавалеристы, потеряв строй, скрылись за изволокой. На станции послышались взрывы, очевидно, наши подрывники работали на путях.
Поднимаемся и спешно перебегаем к Смышляевке. Но не тут-то было. Преследовавшие нас кавалеристы, успевшие спешиться, уже обошли нас с левой стороны, и. едва мы поднялись, как были встречены залпами. Двое из нашего отряда были убиты. Остальные залегли в сухой и неглубокий овражек, что тянулся параллельно железнодорожной линии, образуя собой род окопов. Завязалась горячая перестрелка, длившаяся с четверть часа без особых результатов для обеих сторон. Но дальше медлить было нельзя. Нужно было во что бы то ни стало пробраться на станцию, так как подрывники могли уйти и тогда нас наверняка уничтожат. Мы разделились на две группы. Я, Юсупов, Селиван, второй татарин и еще два товарища остались на месте, а остальные шесть-семь человек продвинулись вдоль оврага на пол версты и подготовились к вылазке. Затем мы дружно выскочили из оврага и открыли усиленную стрельбу, собираясь при первом замешательстве противника быстро отступить к вокзалу. Но нас было так мало, а противник так близко от нас, что прорваться мы не смогли. Отделившаяся от нас группа, не ожидая результатов схватки, быстро спустилась вниз и вышла из-под выстрелов. Мы же вновь вынуждены были залечь в овраг. И вот здесь в эти трагические минуты я впервые увидел, как можно бесстрашно, сознательно, с веселой оскалкой умирать. Презирая опасность, без всякой аффектации, оба татарина и Селиван деловито взобрались на край оврага и в упор по наступающему противнику открыли огонь. После первых же выстрелов несколько человек из цепи противника на всем бегу опрокинулись навзничь.
Дальше все происходило как в тумане. Стреляли с ожесточением. Раскаленные стволы винтовок жгли руки, во рту пересохло до того, что на нёбе образовались кровавые мешки. Не знаю, долго ли продолжалась эта схватка, показавшаяся нам вечностью. Я встрепенулся лишь тогда, когда справа и сзади послышался пулеметный и ружейный огонь. Оглянулся, и первое, что бросилось в глаза и врезалось в память, - это Юсупов и его товарищ - оба с разбитыми черепами.
До сих пор в моей памяти ярко сохранилась картина подвига этих незаметных героев. А сколько их знала революция!
Но почему никто в нас больше не стреляет и звуки выстрелов уже слышны где-то около Зубчаниновки?
Оказывается, подрывники, услышавшие перестрелку, догадались, что одной из сторон должны быть отступающие красные части, и вышли нам на помощь. Встретившись же со второй группой, что удачно вышла из-под огня, подрывники быстро сориентировались и повели наступление. Это решило нашу участь.
Через четверть часа противник, потеряв до двух десятков людей, вынужден был отойти. А мы забрались в теплушку подрывников, последними уходивших со станции Смышляевка.

1923

Примечания:
¹ Речь идет, очевидно, о генерале артиллерии Шарпантье, о котором Куйбышев позже докладывал Подвойскому, что он «помогал устанавливать орудия» (См. «Историч. архив», 1958, № 4, стр.91).

Рязанов Александр Тимофеевич (1894 - 1937) - агроном, артиллерийский офицер (вероятно военного времени). После Октябрьской революции заместитель губернского комиссара земледелия. При обороне Самары от белочехов командовал артиллерийской батареей. В период КОМУЧ находился в с. Кинель-Черкасы, где был арестован белогвардейцами. После освобождения Самары вступил в РКП(б). В последующем на руководящей советской работе.

К сожалению, больше подробностей его биографии нам пока выяснить не удалось.

А. Т. Рязанов

Оглавление