Заложники

А. Я. Бакаев

Зимой 1917/18 года в Самаре возник острый топливный кризис. Вызван он был саботажем местных лесоторговцев и нефтепромышленных фирм, торговавших нефтепродуктами: общества «Мазут», конторы братьев Нобель, Каспийского нефтепромышленного товарищества и других. Тогда губисполком решил национализировать нефтесклады и конторы и передать управление ими губернскому Совету народного хозяйства.
До революции я служил в обществе «Мазут», был знаком с постановкой дела в конторах и складах нефтепромышленных фирм, поэтому губисполком возложил на меня осуществление национализации нефтескладов и организацию советского управления топливным делом.
Несмотря на яростное сопротивление лесоторговцев и верхушки служащих нефтепромышленных контор, мне все же удалось провести муниципализацию лесных складов и пристаней, взять под советское управление нефтепромышленные конторы, организовать аппарат и наладить работу секции топлива губсовнархоза.
Была установлена связь с Астраханью. К открытию навигации был организован завоз в Самару древесного топлива, и в начале мая на лесных пристанях уже разгружались баржи с дровами. Нефтекачки были поставлены по своим местам и производили бесперебойное снабжение нефтью пароходов. Часть нефтепродуктов из прибывающих снизу баржей направлялась вверх по Волге, а часть перекачивалась в нефтехранилища или прямо в вагоны-цистерны для отправки по железной дороге в разные пункты страны.
Таким образом, эта часть хозяйства до захвата Самары интервентами и белогвардейцами была вполне налажена, и работа шла успешно. Не менее успешно налаживалась работа и в других отраслях хозяйства.
Однако помимо восстановления хозяйства, Самарской организации большевиков и нашей фракции в губисполкоме приходилось много сил и энергии тратить на организацию борьбы с контрреволюционным мятежом Дутова, который весной 1918 года снова угрожал захватом Оренбурга. Кроме отправки отрядов Красной гвардии против Дутова, Оренбургский фронт поглощал много материальных средств - продовольствия, вооружения, боеприпасов и снаряжения.
Трудности для большевиков еще увеличились в результате антисоветского мятежа анархо-максималистов, происшедшего в Самаре 17-18 мая 1918 года и ликвидированного силами партийной дружины и отрядами Красной гвардии.
В этот и без того напряженный и острый момент начался контрреволюционный мятеж чехословацкого корпуса. Враг грозил прервать важнейшую транспортную артерию - Волгу, по которой шли нефтегрузы в центральные районы страны, и захватить запасы нефтепродуктов, находившихся в Самаре. Поэтому губком партии и ревком поручили мне отправить баржи с нефтью вверх по Волге, чтобы они не достались врагу. Вооружившись винтовкой и револьвером, я приступил к эвакуации нефтепродуктов. А когда закончил отправку баржей - присоединился к коммунистической дружине.
В бою в районе станции Липяги 4 июня 1918 года наши отряды потерпели поражение. Это еще больше обострило положение в Самаре. Часть руководящих товарищей, в том числе В. В. Куйбышев, на пароходе выехали вверх по Волге. В штабе остались, если мне память не изменяет, А. А. Масленников, А. П. Галактионов, Н. П. Теплов и Г. Д. Курулов.
Но мятежники не смогли сразу же после липяговского боя приступить к штурму города. Со стороны Сызрани их атаковали прибывшие советские отряды. И хотя эти отряды также потерпели поражение, их действия вызвали задержку наступления белочехов на Самару.
Полученную передышку мы использовали для создания укрепленных позиций у железнодорожного моста через реку Самару и по берегу реки, где устроили окопы и блиндажи. На Хлебной площади и у Оренбургского поселка поставили батареи. К несчастью, у нас не было специалистов-артиллеристов, и наши пушки не причиняли почти никакого вреда мятежникам.
Около 7 часов вечера 4 июня председатель Высшей военной инспекции Н. И. Подвойский, находившийся в своем вагоне на станции Самара, позвонил в губком партии и попросил немедленно прислать к нему человек 15 надежных людей с оружием и боеприпасами. Но в клубе в этот момент не было свободных людей, и штаб смог направить только пять человек: меня, Я. Н. Кожевникова, П. А. Киселева, М. С. Кострова и П. Я. Сударикова.
Когда мы явились к Подвойскому, он спросил, почему нас мало. Мы ответили, что больше штаб выделить не может, так как люди в расходе. В таком случае, сказал нам Подвойский, вы сами должны навербовать людей.
- Вот вам боевой приказ: соберите отряд, идите за железнодорожный мост и во что бы то ни стало задержите неприятеля.
Хотя на станции Самара в это время людей из различных наших отрядов было много, но по царящему среди них пессимизму трудно было рассчитывать на успех нашей вербовки. Нам удалось собрать здесь всего лишь около 15 человек, да на мосту оказалось 10 человек. Затем к нашему отряду примкнули некоторые из отступивших из-под Липягов. Таким образом, нас собралось около 50 человек. Достали пулеметы, распределили обязанности: Киселева назначили старшим¹, Кострова - на паровоз, я и Судариков - на мосту; кто был у телефона - не помню. У моста вырыли окопы.
Около 12 часов ночи Киселев, Кожевников и еще несколько товарищей отправились в разведку. Прошло не более получаса, как в той стороне, куда ушла наша разведка, раздались выстрелы. Мы с моста открыли огонь из винтовок и пулеметов по кустарнику, что рос около полотна железной дороги. Нам начали отвечать, и пули звякали о металлические фермы моста. На нас глядя, открыли стрельбу из пушек с Хлебной площади и от Оренбургского поселка. Когда вернулись наши разведчики, мы узнали, что они наткнулись на неприятельскую разведку, которая вскоре прекратила стрельбу и ушла обратно.
С рассветом сделали еще одну глубокую разведку. Дошли до Кряжа, обыскали все кусты около полотна, неприятеля не обнаружили. Проникнуть в сторону от железной дороги ни нам, ни белочехам было невозможно: все пространство вокруг было залито весенней водой. Получили сведения, что мятежники отошли назад, так как с тыла их атаковали советские отряды.
Дни 6 и 7 июня прошли без особых тревог. Вечером 7 июня нас сменили и разрешили пойти домой для отдыха.
К этому времени наше положение, я считаю, было вполне удовлетворительным.
Часа в два ночи на 8 июня загремели пушки, пулеметы, винтовки. Вскочил с постели, взял винтовку и патроны, побежал к железнодорожному мосту. Вижу, наши отступают и белочехи уже на этой стороне. Переулками около реки Самары иду к элеватору. Здесь тоже отступление. Отходят по разным направлениям: к Трубочному заводу, по берегу Волги.
Забежал я на квартиру, снял шинель, оставил винтовку, надел штатское платье, взял револьвер и направился берегом Волги к дачной пристани. Пароходов нет. Много обывательской публики, состоящей из торговцев; все хорошо знают меня, выкрикивают мою фамилию, злорадно гогочут от радости. Думаю, дело плохо, нужно скорее уходить, а то эта контрреволюционная толпа убьет. Иду по берегу к перевозу. Кое-где вижу своих, но они в таком же положении, как и я.
На перевозе уже белочехи. Пошел берегом Волги и вышел по Оренбургскому спуску наверх, к Воскресенской площади. Но здесь тоже белочехи. Направился было к шадринской мельнице, но уже было поздно. С криками: «Ага, вот он, комиссар-то» меня окружили белогвардейцы и направили два ствола винтовок…
Озверелая толпа торговцев и белогвардейцев бросилась на меня с кулаками, палками. Били жестоко. На мое счастье, чешский отряд скоро взял меня от толпы. Обыскали, отобрали револьвер и документы. Узнав, что я большевик и член губисполкома, офицер приказал отвести меня на станцию к их командующему Чечеку.
Дорогой до станции нет-нет да кто-нибудь из сопровождающей меня толпы ударит сзади в голову или спину кулаком или палкой. Один раз получил сильный удар камнем.
Перед станцией снова толпа спекулянтов и всякого контрреволюционного сброда. Пройти ее при помощи чешского конвоя удалось, но попало мне изрядно.
На станции Чечека не оказалось. Он у железнодорожного моста. Повели туда. У Панского переезда меня снова избили. Наконец меня доставили к Чечеку, который приказал отвести меня, на станцию Кряж. Пошли через мост. На той стороне моста под откосами видел много трупов наших товарищей. Навстречу попался эсер Брушвит. Физиономия его сияла. Увидев меня, он воскликнул:
- А, Бакаев!
А конвоирам сказал:
- Зачем ведете, дайте ему два патрона.
Конвоиры ответили, что им приказано доставить меня на станцию Кряж, и они отвечают за мою жизнь.
- Об ответе можете не беспокоиться, - настаивал предатель Брушвит.
Но все-таки «двух патронов» я не получил.
Шел я медленно, ибо у меня от побоев все страшно болело, и я сильно ослаб. На Кряж мы пришли около 11 часов. Меня ввели в комнату на станции. Там лежал сильно избитый председатель горисполкома А. А. Масленников и несколько других советских работников, захваченных в плен.
В Кряже нас держали три дня. Мы немного отдохнули, но боль во всем теле еще чувствовалась сильно. 11 июня нас перевели на станцию Самара и поместили в одной из комнат вокзала. Здесь к нам присоединили комиссара железной дороги П. А. Вавилова. Кроме Масленникова, Вавилова и меня под охраной на вокзале находились еще захваченные в Пензе Н. Г. Либерсон и Н. И. Козлов, сызранский большевик И. И. Берлинский, комендант Самары А. И. Рыбин и латыш Стыше. Несколько дней с нами был арестованный И. П. Трайкин, но его освободили. Нам объявили, что мы являемся заложниками.
На станции Самара нас держали около двух недель. При помощи латышских товарищей налаживался побег, но он не осуществился. Перед отправкой нас дальше, в Сибирь, пензенского большевика Либерсона увели, и он больше не вернулся. Нас же посадили в арестантский вагон и повезли на восток.
На станции Кинель стояли трое суток. Здесь еще одного товарища, сызранца Берлинского, ночью заковали в кандалы и увели. Потом мы узнали, что обоих расстреляли.
В вагоне кроме нас были еще арестованные чехи, по-видимому, заподозренные в большевизме. Их тоже расстреляли. Наш вагон-тюрьма являлся временным местом заключения смертников. Почти на каждой остановке к нам приводили арестованных, но вскоре уводили. Стража давала нам понять, что этих людей уводили на расстрел. Нередко выстрелы слышались около самого вагона. Настроение у нас было неважное. Но мы все же не впадали в отчаяние. Пели революционные песни, поддерживали бодрость друг у друга.
Следовали мы с поездом чешского командования. Нас держали под замком в камерах вагона, что, естественно, лишало нас связи с внешним миром. Режим был хотя и суровый, но все же нас выводили на прогулку, позволяли петь, кормили сносно. Но с прибытием в Уфу наше положение резко ухудшилось. Очевидно, это произошло потому, что теперь, с захватом белочехами Уфы, произошло соединение сибирской группы войск белочехов с арьергардной самарской группой, и чешское командование не считало нужным «либеральничать» с заложниками.
Поводом изменения отношения к нам послужило следующее обстоятельство. В Уфе часовому нашего вагона была подана мальчиком местная газета с просьбой передать заключенным. Когда часовой развернул газету, в ней оказалась вложенная записка. Насколько мы поняли, в записке уфимские товарищи старались ободрить нас, а по адресу интервентов была такая приблизительно фраза: «Мы с ними еще расправимся».
Часовой, разумеется, передал все это своему начальству, и на нас посыпались репрессии. Наши камеры и нас самих тщательно обыскали, раздев предварительно догола. Конечно, ничего не было найдено, так как у нас давно все было отобрано, а со времени посадки в вагон мы не могли иметь никакой связи с внешним миром. Тем не менее, нас обвиняли в установлении именно такой связи. Мы пробовали доказать физическую невозможность для нас каких-либо контактов с волей. Бесполезно, наши объяснения во внимание не принимались.
В результате нам объявили, что мы будем расстреляны. И вечером этого же дня нас вывели из вагона и повели к реке. Белой. Поставили в ряд, напротив выстроился конвой. Старший из конвоя объявил, что если мы скажем, от кого записка, то нам сохранят жизнь. Мы снова ответили, что ничего не знаем. Минут пятнадцать держали нас под угрозой расстрела, а затем повели обратно в вагон. По словам офицера, нас оставили в живых только потому, что мы являлись заложниками.
С этого дня для нас был установлен еще более суровый режим. Теперь нам не только запрещали петь, но не разрешали громко и говорить друг с другом. Кормить нас стали очень скверно.
По дороге до Омска все наши мысли были заняты планами побега. Вариантов было много. Сначала проектировали нападение на стражу во время прогулки. Но после Уфы нас перестали выводить на прогулки, несмотря на наши требования. Думали выброситься из вагона во время движения поезда, но нас все время держали взаперти в камере с крепкой решеткой - и этот вариант отпал. Пробить или прорезать пол в камере? Но у нас не было даже перочинного ножа. В общем, с побегом ничего не могло выйти.
На станциях близ городов к нам в вагон непременно приходили какие-то белогвардейские комиссии, задавали вопросы, записывали, затем просили чехов передать нас им - разумеется, для расправы. Чехи отказывали, объясняя, что мы находимся в качестве заложников, фамилии наши сообщены в Москву, поэтому с нами поступят так же, как в Москве поступят с их заложниками.
В Омск нас привезли в июле и содержали сначала в том же тюремном вагоне. Мы добились разрешения ходить в сопровождении конвоя на Иртыш купаться. Благодаря этому установили связь с омскими большевиками-подпольщиками и совместно разработали план побега. Побег должен был состояться во время купанья на Иртыше. Масленнйков неделю учился плавать, так как нам нужно было переплыть на остров, на который нам разрешалось плавать, а на острове нас должны были ждать товарищи с лодкой и одеждой.
Все было готово к побегу, назначили срок. Но опять неудача: за день до назначенного срока нас перевели в тюрьму, а из тюрьмы вскоре - в лагерь.
В лагере нас поместили в особом бараке, отгороженном от общего двора высокой проволочной сеткой. Нас охранял и особый караул. Таким образом, мы оказались за двумя замками, за двумя караулами.
Жизнь в лагере текла нудно. Все мы, самарцы, изыскивали способы известить Самарскую подпольную организацию большевиков о нашем положении. А что в Самаре есть подпольная организация, мы не сомневались. Наконец приняли самый простейший вариант. Я посылаю письмо жене - переписка с близкими родственниками разрешалась, - от жены подпольщики узнают о нашей судьбе.
Написал письмо. Сообщил, где мы находимся. Лагерная цензура пропустила. Как мы предполагали, так и получилось. Письмо от жены через товарищей попало в подпольную партийную организацию. Комитет направил к нам на выручку специально товарища и 7 тысяч рублей денег. Правда, этот товарищ приехал в Омск, когда мы уже были на воле, но он нас разыскал и вручил нам деньги, которые очень нам пригодились. Мы информировали приехавшего товарища о положении в Сибири, и он уехал обратно.
Но возвращаюсь к нашей жизни в лагере. Жизнь текла, как я уже говорил, монотонно. Было несколько эпизодов, которые хорошо запомнились. На прогулку на общий лагерный двор нас не выпускали. Мы могли только прогуливаться вдоль нашего барака под строгим присмотром часового. Однажды часовой стал нас гнать в барак раньше срока, когда еще не вышло время, отведенное лагерными правилами на прогулку. Мы протестовали и не шли. Тогда часовой начал толкать Масленникова. Мы возмутились.
- Это свинство, - говорит Масленников.
- Ах, я свинья? Убью! - орет стражник.
- Пусть стреляет, - говорит Масленников, - не пойдем.
Но мы с П. А. Вавиловым убедили Масленникова уйти: не было смысла приносить такую большую жертву в данной обстановке.
В этом же лагере содержались пленные и интернированные немецкие офицеры. Для них был установлен более свободный режим. Как-то подходит к нам один из немцев и спрашивает:
- С кем я могу говорить?
Мы сначала не поняли, отвечаем: с кем угодно.
- Нет, мне нужно вашего старшего.
Указываем на Масленникова. Немец уводит его в угол барака. Через полчаса Масленников сообщает нам: немцы предлагают организовать восстание, говорят, что в ближайших офицерских лагерях находится 400 германских и чешских офицеров и около 6 тысяч немецких и австрийских солдат. Какой-то полк белогвардейской армии, по словам немца, готов принять участие в восстании, захватить склады оружия, произвести арест сибирского правительства и выпустить из тюрьмы и лагерей арестованных. Но немецкие офицеры ставили условие: власть пусть будет русская, но войсками должны распоряжаться немецкие офицеры. Мотивировали они это требование тем, что у русских-де нет военных специалистов.
Мы подумали, взвесили и пришли к такому выводу: какая же мы власть без вооруженной силы, без права назначать военных начальников и распоряжаться войсками! Поручили Масленникову ответить, что на выдвинутые условия не согласны. На этом переговоры закончились.
Мысль о побеге не покидала нас. Нам удалось связаться с большевистским подпольем Омска, с группой латышей и железнодорожников. Просили их организовать наш побег. Но это было почти невозможно, ибо, как я уже говорил, мы жили в отдельном бараке внутри лагеря, барак был огорожен и усиленно охранялся. Попробовали договориться с одним часовым, который как будто сочувствовал нам. Он соглашался помочь, но потребовал 3 тысячи рублей. Но какие там 3 тысячи, когда у нас за душой копейки в то время не было! Через большевичку Эльзу Козак, которая по поручению подпольщиков-большевиков носила нам передачи, передали об этом в город товарищам. Они отклонили этот план, говорят: часовой выдаст.
Стали добиваться у лагерной администрации нашего перевода в общие бараки, где содержались пленные красноармейцы. Сначала нам было отказано, но потом по нашему настойчивому требованию все-таки перевели.
Через несколько дней Эльза Козак принесла нам передачу. Успела нам сказать, что сегодня, мол, передача очень хорошая. Мы догадались, в чем дело. В передаче был спрятан пропуск на одного человека на вход в лагерь и выход из него для свидания с заключенным родственником. Стали обсуждать, кто пойдет по этому пропуску. Вавилов и Масленников отказались: слишком долго мы содержались отдельно и наши личности хорошо знакомы охране. Я решил рискнуть.
К следующему дню свидания сбрил бороду, усы, постригся, переменил костюм - нашелся у товарищей - и, взяв одного из красногвардейцев с арестантского двора, пошел во двор свидания. В воротах арестантского двора пропустили. На дворе свидания посетителей много. Сели с красногвардейцем на бревно, ведем разговор. Но вот надзиратель кричит: «Свидание окончено, посетители, уходите». Пошли. Я выждал, чтобы у первых ворот скопилось побольше публики, встал в очередь для просмотра пропусков. Осмотрели, отдали назад. Первые ворота прошел. В главных воротах, вижу, не останавливают, выходящие только пропуска показывают. Здесь тоже прошел. Вышел на улицу и как-то сразу будто ослабел. Сказалось большое нервное напряжение.
Адрес нелегальной квартиры, куда я должен был прийти, был передан нам заранее с подробным указанием, как быстрее найти ее, кого спросить и т. п. Нашел быстро. Вваливаюсь. Встречают хозяева квартиры латыши подпольщики Лиза и Николай. Спрашивают:
- Ты один, дядя? («дядя» - моя подпольная кличка).
- Пока один, - отвечаю. - Меня надо оформить - сделать паспорт.
- Все будет сделано, - отвечают, - а пока вот тебе комната, сиди и не выходи.
Дня через два, около 11 часов ночи, раздается стук в дверь. Лиза, Николай, отец Николая переглянулись: неужели обыск?
- Все ли в порядке? - тихо спросил Николай Лизу. Та кивнула головой: все в порядке, в квартире ничего лишнего нет. Пошла отпирать дверь.
Через минуту в квартиру входят Масленников, Вавилов и латыш Стыше. Вавилов ругает Масленникова:
- Вот чадо, чуть не провалил, запутался в проволочном заграждении и гремит.
Масленников говорит, что потерял очки, а без них ничего не видит и запутался в колючей проволоке.
Но хорошо, что все прошло благополучно. Правда, у Масленникова сильно пострадали брюки и пиджак да руки были изранены о проволоку.
Побег Масленникова, Вавилова и Стыше был организован довольно простым способом. За уборными сделали подкоп под забор и проволочное заграждение. Через этот лаз ушло в тот раз около 60 человек.
Оформившись, то есть получив паспорта, мы поселились на разных квартирах. Включились в партийную работу. Для легализации своего положения Масленников стал давать частные уроки, меня устроили секретарем профсоюза строителей. Вавилов же был целиком занят партийной работой. Позже, как известно, Масленников и Вавилов вошли в Сибирский областной подпольный комитет большевиков и были в составе штаба по руководству восстанием против Колчака.
Условия для революционной работы были благоприятны. Мероприятия сибирского белогвардейского правительства, направленные на закабаление трудящихся, суровый режим и репрессии вызывали ненависть рабочих и всего трудового населения к белогвардейцам.
Особенно активно выступали железнодорожники. 17 октября объявили забастовку. Дорога встала. 20 октября атаман-головорез Красильников со своим отрядом собрал около половины бастующих и объявил, что кто не выйдет на работу, будет убит. В подтверждение своей угрозы он тут же застрелил пятерых рабочих. Такими зверскими мерами белогвардейцам удалось сорвать забастовку.
После подавления забастовки областной подпольный комитет большевиков поручил мне пробраться через фронт в Москву, в Центральный Комитет партии с письмом о положении в Сибири. По пути я должен был заехать в Челябинск и передать челябинским большевикам-подпольщикам явки на областную конференцию большевиков в Томске.
Получив от комитета явки и письменную информацию для центра, я 1 ноября 1918 года выехал из Омска.
В Челябинск прибыл 5 ноября. Разыскал руководительницу челябинских большевиков Софью Кривую и передал ей явки на Томскую конференцию. В Челябинске я принял участие в подготовке празднования первой годовщины Октябрьской революции. Этот праздник ознаменовался выпуском Челябинским комитетом листовки и частичной забастовкой железнодорожников.
7 ноября я выехал из Челябинска в Уфу. Уфа была в то время прифронтовым городом, поэтому въезжающих туда белогвардейцы тщательно обыскивали. У меня, например, они отпороли подклейки сапог, распороли некоторые швы верхней одежды. Но найти документы для Москвы не смогли: они хранились то в небольшом куске колбасы, то в куске белого хлеба.
На Уфу явок у меня не было, так как Челябинская организация большевиков не установила еще связи с Уфимской. Отыскал семью П. А. Вавилова, сообщил ей о нем. Удалось связаться с большевиками-подпольщиками. В то время в Уфе работали параллельно две подпольные группы - латышская и железнодорожная. Связи между ними не было. Организовали общий комитет.
За время пребывания в Уфе собрал информацию для нашей армии. Оставалось преодолеть самую важную и опасную часть пути - прифронтовую полосу и линию фронта. 6 декабря 1918 года я выехал из Уфы на лошадях по направлению на село Пономаревку Самарской губернии. Ехал я под видом сельского торговца, заготовляющего продовольствие для белой армии.
В Пономаревку прибыл 9 декабря 1918 года. Там были уже советские войска. При въезде в село меня задержали и доставили в политотдел бригады. Предъявил документы, информировал о положении на белогвардейской территории. 12 декабря я был уже в Самаре. В губкоме и в Совете сделал сообщения о положении в Сибири, передал привет от самарцев - Масленникова и Вавилова. С особым удовольствием я вручил записку от Масленникова его жене Серафиме Васильевне Хорошениной, подробно рассказал ей обо всем, что касалось жизни Александра после отправки его из Самары.
Из Самары я выехал в Москву, в Центральный Комитет. Письмо омских подпольщиков передал Я. М. Свердлову, сделал устную информацию.
Для руководства сибирскими подпольными большевистскими организациями Центральный Комитет создал Сибирское бюро ЦК РКП (б) с пребыванием в Уфе. В середине января 1919 года я прибыл в занятую нашими войсками Уфу и приступил к работе в Сибирском бюро.
В Уфе я узнал, что ночью 6 декабря 1918 года, то есть, через несколько часов после моего отъезда, квартира, где я проживал, была оцеплена белогвардейскими контрразведчиками. Произвели тщательный обыск, но хозяин квартиры Иван Вавилов (брат П. А. Вавилова) все же сумел скрыться. В эту ночь были арестованы члены Уфимского подпольного комитета большевиков. Оказалось, что к подпольщикам проник провокатор, по доносу которого контрразведка и произвела аресты.

Самара, 1924.

Примечания:
¹ По архивным данным, отрядом командовал назначенный Н. И. Подвойским Харчевников, который позже в одном из боев под Самарой был убит.

Бакаев Алексей Яковлевич (1872 - 1945) - родился в семье казака Александро-Невской станицы Астраханского войска (близь Камышина). Окончил городское училище.

Член РСДРП(б) с 1906, в 1907-10 находился в ссылке в Бугульминском уезде. Перед мировой войной работал в профсоюзах, в марте 1917 избран в Самарский Совет рабочих депутатов, работал в Самарском губсовнархозе, принимал участие в создании отрядов Красной гвардии. Летом 1918 участвовал в обороне Самары, 8 июня 1918 был захвачен белочехами и в «поезде смерти» отправлен в Сибирь. После побега из концлагеря, в Омске вступил в ряды участников подполья. По поручению Сибирского комитета РКП(б) перешел линию фронта и доставил в Москву важное донесение. В июне 1919 назначен заведующим крест. подотделом политотдела 5-й армии. После освобождения Челябинска один из организаторов ревкома. В 1919-20 секретарь Челябинского временного комитета РКП(б),.занимался восстановлением городских органов управления, служб жизнеобеспечения, снабжением жителей продовольствием.
В апреле 1920 отозван на работу в Самару. С 1927 в Москве, работал в Наркомате земледелия, Промбанке, Управлении делами при ЦК ВКП(б).

А. Я. Бакаев

Оглавление