В Самаре в дни учредиловщины

С. И. Груздев

К весне 1918 года положение в Самаре было неблагоприятно для Советской власти. Хозяйственная разруха, вызванная мировой войной, и сокращение производства привели к уменьшению 60-70-тысячной армии пролетариата до 10-12 тысяч человек. Это понизило революционное настроение среди рабочих.
Самарская городская организация РКП(б) в то время в своих рядах вряд ли насчитывала тысячу человек. Активных же и опытных работников было всего несколько десятков человек, поэтому приходилось прилагать неимоверные усилия, чтобы удержать в своих руках все органы управления.
Из профессиональных союзов коммунистов поддерживали союз металлистов, частично союз строителей и союз швейников (союз «Игла»). Союз грузчиков находился в то время под влиянием анархистов, а такие союзы, как кожевников, домашней прислуги и трактирного промысла колебались между организациями большевиков и максималистов. Печатники и приказчики в своем большинстве шли за меньшевиками; правые же эсеры влияния среди профсоюзов совершенно не имели.
Немалую роль в политической жизни того времени играли временное попутчики, которые после того как извлекли из событий все необходимое для себя, постепенно откалывались и поднимали предательскую руку на рабочую партию большевиков и под прикрытием трескучих фраз становились в ряды противников Советской власти. Первыми из них оказались анархисты. Захватив в свои руки роскошный дом Курлиной на углу Саратовской и Алексеевской улиц, они начали проводить свою теорию «бесклассового общества» с того, что, вооружившись до зубов, решили очистить ряд еще не национализированных Советской властью богатых магазинов.
Максималисты, проявившие в первое время перехода власти к Советам наибольшую активность в поддержке большевиков, с ходом событий не удержались на правильной линии и оказались в тесном соседстве с анархистами. В их распоряжении был значительный военно-продовольственный отряд, численностью до двух тысяч человек, под командой Кудинского. У этого отряда имелись весьма значительные ценности в виде мануфактуры, военного обмундирования, всевозможных предметов сельского обихода, которые были даны им в центре для реализации на хлеб для рабочих Москвы.
Ни для кого не было большим секретом, что военные силы Советов в Самаре в то время были весьма незначительны. Красная Армия только что начала складываться из разношерстных, сбитых наспех в отряды рабочих-красногвардейцев. Высшим военным командованием было поручено Ф. В. Паршину вербовать в ряды Красной Армии добровольцев из рабочей и крестьянской молодежи. Главным резервуаром, откуда черпались добровольцы для новой военной силы, были демобилизованные солдаты из старой армии, скопившиеся по разным причинам в Самаре. Таких добровольцев было набрано к весне приблизительно 400-500 человек.
На учете штаба Красной Армии находились, помимо этого, около двухсот матросов из отряда гидроавиации, затем числился военный отряд максималистов от 300 до 400 человек и отряд латышей около 300 человек. Около 100 человек было в контрразведке под начальством И. К. Чуйкова и сотни полторы милицейских.
При таком ничтожном числе вооруженных сил приходилось вести отчаянную борьбу против реакции в лице отрядов атамана Дутова под Оренбургом.
Во второй половине мая, когда стало известно о выступлении чехословаков в Пензе, в Самаре никто особого значения этому выступлению не придавал. Тревогу забили лишь тогда, когда белочехи взяли Сызрань, и возникла прямая угроза Самаре. Положение в Самаре было критическим, так как сил для борьбы с таким многочисленным и хорошо вооруженным врагом у Самарского Совета не было.
Начали срочно готовиться к отражению надвигающейся опасности. Произвели мобилизацию дружинников среди членов союзов металлистов и строителей, - набралось до 400 человек, да несколько сот коммунистов; запросили помощь из других городов; понемногу прислали Симбирск и Уфа. В общем, всего набралось до трех тысяч человек. Этих сил было совершенно недостаточно, чтобы остановить движение белочешской лавины на Самару.
Утром 8 июня, когда в городе кипел отчаянный бой, я был в отряде, занимавшем позицию на косе при впадении реки Самары в Волгу. Мы не знали сложившейся обстановки. Полагали, что орудийная и пулеметная стрельба идет с обеих сторон и что исход боя еще не определен. Однако от пуль мы не были застрахованы, а белочехи ими усердно сыпали отовсюду. Часов с 7 утра здесь стал настоящий ад. Нас оставалось человек 20. Меня послали в клуб большевиков на Заводскую улицу просить подкрепление. Выбравшись из сферы обстрела, я осторожно начал пробираться к Хлебной площади. Не смотря на то, что было уже не рано, на улицах не видно ни одной души. Случайно столкнувшись с каким-то мужчиной, я узнал от него печальную новость: Самара занята белочехами.
Дойдя до площади, я убедился, что все потеряно: белочехи в городе, а судьба товарищей, оставшихся здесь, трагична. Я вернулся к косе предупредить оставшихся там товарищей. Чтобы не попасть в руки белочехов, отряд распылился. Я остался один.
Белочехи и местные черносотенцы делали повальные обыски, обходя почти подряд все дома: искали комиссаров и большевиков. По Саратовской, Панской, Льва Толстого улицам и вокруг Троицкого базара повозки собирают трупы убитых защитников Советской власти, едут фургоны Красного Креста с ранеными, которых в лучшем случае ждет тюрьма, а в худшем - смерть.
Главная расправа уже закончена: убиты сотни наших товарищей, в том числе Ф. И. Венцек, И. И. Штыркин. Захвачены в плен А. А. Масленников, А. Я. Бакаев, П. А. Вавилов, А. И. Рыбин. Судьба их никому из наших не известна.
Город стал каким-то зловеще-чужим: идти некуда, если зайдешь к кому-нибудь, на кого не легла тень сочувствия большевикам, просят оставить их, не подводить под подозрение. Выбраться из города тоже трудно, так как везде расставлены посты с целью задержания комиссаров и большевиков.
Тюрьма и арестный дом на Троицкой улице были переполнены арестованными красноармейцами и большевиками. Кругом упорно толкуют о том, что по ночам белогвардейцы расстреливают красноармейцев, матросов и рабочих десятками за рекой Самарой и близ Постникова оврага, тут же наспех закапывая их на пол-аршина в землю.
На третий день после установления власти Комуча была созвана рабочая конференция, на которой меньшевики пытались убедить рабочих в преимуществах учредиловщины перед Советской властью, но реальных результатов ни для Комуча, ни для меньшевиков эта конференция не дала. На конференции стихийно составилась оппозиция официальному большинству, шедшему за меньшевиками и эсерами, которая хотя и не имела ярко выраженного характера, но свое отрицательное отношение к новой власти выразила, предложив прекратить гражданскую войну с Советами, не преследовать инакомыслящих, то есть коммунистов, и потребовала в конце своей работы созыва Совета рабочих депутатов.
Как только улеглись уличные расправы над заподозренными в большевизме людьми, новая власть перешла к планомерному выуживанию всех «подозрительных». В тюрьме оказались С. И. Дерябина, Г. Д. Курулов, П. П. Кузьмин, А. В. Цепелевич и многие другие. Правые эсеры не пощадили и бывших своих коллег, левых эсеров и максималистов, несколько позже упрятав туда же А. Я. Дорогойченко, В. А. Кузьмина, В. П. Батурина, Эндина, который был потом (8 октября) расстрелян в Бугуруслане, выхваченный комендантом из поезда смерти.
Мне удалось в первое время избежать ареста лишь потому, что три дня я просидел на чердаке, спрятанный туда максималистом Батуриным.
Вынужденный покинуть этот чердак, я добрался до союза строителей, где председателем был И. В. Чанин. Было решено, что я останусь пока работать по ликвидации конфликтной комиссии, секретарем которой я работал до переворота. Теперь эта комиссия была бесполезной, так как хозяева не считались с профсоюзами, хотя рабочие по старой привычке тянулись с жалобами на своих хозяев, которые немилосердно расправлялись с ними, отнимая все завоевания, добытые при Советской власти: увольняли, выгоняли из квартир, удлиняли рабочий день и снижали зарплату. Правда, Комуч создал ведомство труда, в котором копошились меньшевики, но рабочие идти туда боялись: «неровен час, угодишь в тюрьму, вместо защиты».
По мере того как наши товарищи начали осваиваться с создавшейся обстановкой, перед ними встала необходимость вести подпольную работу по собиранию и организации рабочих масс для борьбы против Комуча, для подготовки взрыва изнутри, хотя эта последняя перспектива для многих казалась весьма сомнительной.
Первой по самоотверженной деятельности оказалась М. О. Авейде, которая, не взирая на то, что ее многие в городе знали за большевичку, энергично принялась за подыскание для товарищей безопасных квартир, за розыски денежных средств для оказания помощи пострадавшим и их семьям. Авейде первое время держала связь с внешним миром, к ней являлась военная разведка красных, через которую она получила 50 или 55 тысяч рублей на ведение необходимой работы. С получением этой большой суммы денег работа Авейде по оказанию помощи развернулась настолько широко, что эта деятельность не могла не привлечь к себе внимания белогвардейцев. Ее арестовали, но через сутки освободили, очевидно желая установить ее связи с другими нашими товарищами.¹
В это же время предпринимается попытка организовать партийный комитет, который вел бы работу планомерно. По словам т. Василевской, такой комитет был избран на собрании, происходившем в мастерской Бендиша на Предтеченской улице.² Кто был на этом собрании, и кого избрали в этот первый партийный комитет, Василевская не указывает. Среди железнодорожников тоже было создано что-то вроде партийного комитета, но связаться с ним никому из наших не удалось. Латыши имели самостоятельную организацию, но, как видно, работали только среди своих, не имея никакой связи с городом.
В союз строителей, где мне приходилось не только работать, но и ночевать за неимением другого места, стали часто собираться товарищи из других союзов: металлистов, швейников, кожевников. Нами был организован временный комитет, в который вошли я, Гиршберг (швейник) и, кажется, Левитин (от кожевников). Нам было поручено установить связь с латышами и созвать партийную конференцию.
Конференция состоялась в первых числах июля на Коровьем острове. На ней присутствовало 13-14 человек, и они представляли союзы: строителей - один, металлистов - два, портных - два, грузчиков - один, кожевников - два, латышей - три или четыре, железную дорогу - один и Трубочный завод - один. Основными решениями этой конференции были следующие:
1. «Ввиду целого ряда неудач Красной Армии в боях с чехами и ввиду расширения территории под властью Комуча, нашей организации придется вести длительную и упорную работу в подполье, не увлекаясь мелкими вспышками, разъяснять массам подлинное лицо эсеров и меньшевиков; разлагать тыл чехо-учредиловской армии, особенно же выявлять авантюру чешского офицерства и одураченных ими солдат» и т. д.
2. По вопросу о Совете рабочих депутатов «воздержаться во время выборов выступать с какой-либо программой; не агитировать за вхождение, но и не мешать проходить туда наиболее революционно настроенным рабочим, помочь им организоваться внутри самого Совета и повести их за собой, не давая создаваться впечатлению, что только путем этого Совета можно сбросить власть Комуча при тех условиях».
Руководство будущей оппозицией в Совете поручено Левитину.
На конференции избрали партийный комитет, комиссию Красного Креста.
Комитету было поручено установить живую связь с Советской Россией, наладить выпуск листовок.
Избрано в комитет было 5 человек. От латышей трое - Звейнек, Бирзнек, фамилию третьего не помню, затем Гиршберг и я.
Все выбранные в комитет товарищи не являлись крупными политическими работниками, но преданность их партии не вызывала никакого сомнения, они являлись стойкими и убежденными коммунистами. Первой задачей избранного партийного комитета было - координировать и направлять работу отдельных товарищей, действовавших до сего времени по собственному почину и вразброд.
Второй задачей комитета было изыскать финансовые средства. С одной стороны, нужно хоть сколько-нибудь поддержать семьи, оставшиеся после эвакуации товарищей, а также семьи красноармейцев, сидевших в тюрьме, да и вся тюрьма требовала к себе внимания и поддержки. Это была самая необходимая и большая часть наших расходов в то время. С другой стороны, выпуск листовок, организация типографии, паспортного бюро, связь в условиях конспирации и всякие другие работы также требовали немалых расходов. Источником дохода являлось только получение денег через линию фронта от Советской власти, потому что организовать сборы или отчисления было невозможно по соображениям конспиративного характера. Решили для начала взять остатки денег у М. О. Авейде, но у нее к этому времени от полсотни тысяч рублей осталось только 5 тысяч рублей, которые она и передала нам. Пришлось командировать в Симбирск с просьбой о деньгах Дуню Воронину, которая привезла нам 30 тысяч рублей, и почти одновременно четыре латыша привезли 120 тысяч рублей.
Впоследствии приток денег от губкома, несмотря на трудности связи, не прекращался. До момента моего ареста комитет получил 255 тысяч рублей, что по тому времени было весьма значительной суммой. Как приход, так и расход заносился секретарем комитета в специальную книгу. Эта книга после моего ареста осталась у А. Рагузиной и, возможно, сохранилась до сих пор.
По мере поступления денежных средств наша работа стала носить более широкий и организованный характер. Удалось наладить закупку муки и организовать хлебопекарню для тюрьмы, выпекавшую до 40-50 пудов в сутки белого хлеба.
Красный Крест теперь уже регулярно оказывал помощь семьям пострадавших, производя предварительное обследование и судя по нуждаемости, от 50 и до 250 руб. в месяц на семью.
Члены комитета разделили между собой обязанности следующим образом: Звейнек - председатель и ведает связью с Советской территорией, я - секретарь комитета, Гиршберг - казначей, Бирзнек и пятый товарищ ведали работой по отправке товарищей, а также паспортным бюро.
Постоянной квартиры у комитета не было, и наши заседания проходили то в союзе «Игла» на Николаевской (Чапаевской) улице, где работал Гиршберг, то в союзе строителей, где скрывался я, то на даче близ Аржановского сада.
В середине июля комитетом была выпущена листовка, изготовленная типографским способом, в которой указывалось на предательскую деятельность правых эсеров и постыдную роль их подголосков - меньшевиков в деле реставрации капиталистического строя.
Была попытка комитета организовать свою подпольную типографию при помощи двух незнакомых нам людей, которые, по их словам, с этой целью будто бы посланы к нам из Симбирска, и в подтверждение своих слов они предъявили мандаты Симбирского Совдепа, Но по-видимому они оказались аферистами, так как, получив от нас три тысячи рублей, более к нам не показывались.
22 июля белогвардейцы захватили Симбирск, а 7 августа пала Казань. Те товарищи, которые привозили нам деньги, сообщали весьма скудные сведения о положении дел в остальных советских городах, а черпать эти сведения из других надежных источников мы не имели возможности, выдумкам эсеровской печати не доверяли.
Чем дальше уходила линия фронта, тем больше в Самаре рабочие массы сознавали, как много они потеряли с падением Советской власти. Теперь уже в учредиловском совдепе беспартийная оппозиция чутко прислушивалась к словам К. Ф. Левитина и дружно голосовала за его предложения.
Рост симпатий к коммунистам вызвал усиленные действия контрразведки. Арестованный П. А. Кондаков на Воскресенской (Самарской) площади был на месте расстрелян.
Вскоре контрразведка добралась и до нашего комитета. Случилось это так. В союз строителей, где была моя явочная квартира, пришел молодой человек по фамилии Андронов³. Он заявил, что он бывший красногвардеец 1-го конного Советского отряда, находился все время в подполье, о чем хорошо знает Авейде, что его открыли и за ним следят, поэтому он хочет выбраться как-нибудь из Самары. Мы дали ему сто рублей и сфабриковали документы на бланке союза строителей.
Ровно через неделю после выдачи Андронову денег и документов он снова вернулся в союз, разыскивая меня. Я почувствовал в нем провокатора и стал избегать встречи с ним, но он приходил с утра и дежурил здесь часами.
Кончилось это тем, что вслед за Андроновым явились контрразведчики, произвели в помещении союза обыск и арестовали всех оказавшихся здесь товарищей в числе 25 человек; в союзе «Игла» было арестовано 8 человек. После длинных мытарств по разным допросам я в конце концов был отправлен в самарскую губернскую тюрьму. Я знал ее по сидке в 1916 году. Но теперь она была не похожа на ту тюрьму.
В одиночках сидело по 3-4 человека. Пища никуда не годилась, и если бы не наш Красный Крест, здесь был бы форменный голод. Тюремный режим был чрезвычайно строг, и, по мере того как учредиловцы терпели неудачи в боях с советскими войсками, этот режим становился все злее. С каждым новым поражением белых на фронте положение заключенных ухудшалось. Были случаи увода и расстрела сидевших в тюрьме товарищей.
Настроение в тюрьме становилось все тревожнее с каждым днем. Провокация плела свои сети вокруг побегов и заговоров арестованных, и, казалось, вот-вот какой-нибудь случай, а то и без случая, белогвардейцы ворвутся в камеры, перережут и перестреляют всех как цыплят.
К концу сентября кольцо красных войск все теснее стало сжимать Самару. Уже с 1 октября учредиловцы и интервенты начали эвакуироваться. Мимо тюрьмы беспрерывно мчатся грузовые автомобили, - это увозят станки с Трубочного завода и имущество мастерских. Провезли четыре большие морские гаубицы, очевидно, больше с целью демонстрации, чем для защиты от красных.
С каждым днем эвакуационная горячка становилась все сильней, а к 4-5 октября она приняла размеры панического бегства. Не хватало подвижного состава, так как бежавшая теперь буржуазия захватила с собой не только свои семьи, но и все то, что по ее мнению составляет ценность.
Напряженней всех прихода красных ждала тюрьма. Здесь всем и каждому чудились картины внезапного падения Самары. Но случилось другое. Вечером 5 октября всех заключенных вывели из тюрьмы и повели на станцию.
При посадке в вагоны начался грабеж арестованных. Сопровождавший нас конвой начал снимать с заключенных все, что имело некоторую ценность. Отбирали хорошие сапоги, кожаные куртки и другую одежду. Втиснули нас в товарные вагоны без скамеек и нар по 60 и более человек.
Утром 6 октября, часов около шести, наш эшелон в составе 44-46 товарных вагонов двинулся в путь, увозя нас на Восток.

1924

Примечания:
¹ Вторично М. О. Авейде была арестована 1 августа, освобождена 27 августа, а 14 сентября снова была арестована контрразведкой.
² См. воспоминания Б. Ф. Василевской
³ Этот предатель выдал белогвардейцам многих других подпольщиков. По сообщению Н. А. Вершинина, который был арестован также по его доносу, В. С. Андронов (уличная кличка Васька-татарин) еще до переворота проник в парторганизацию, знал многих партийцев, которых и предавал белогвардейцам (ПАКО, ф.  1-XXI, оп. 8, д. 30, л. 46).

Груздев Сергей Иванович (1886 - 1935) - родился в д. Голцовка Костромской губ., в крестьянской семье. Портной.

Член РКП(б) с 1908. Принимал активное участие в рабочем движении Петербурга, в феврале 1909 избирался в члены правления Петербургского союза портных, 1910-1911 секретарь этого союза.
В мае 1914 приехал в Самару и включился в работу в местных профсоюзах, где работал до июня 1918. В июне 1918 в составе красногвардейского отряда участвовал в боях с белочехами, при КОМУЧ работал секретарем подпольного парткома. В конце августа 1918 арестован и затем увезен в «поезде смерти» на Дальний Восток, бежал, после побега работал в подполье в Никольск-Уссурийске, во Владивостоке.
По возвращении из Сибири в 1920 работал на профсоюзной и хозяйственной работе в Самаре, затем в Москве и Ленинграде.

С. И. Груздев

Оглавление